Расшифрованная жизнь. Мой геном, моя жизнь - Крейг Вентер

Обстоятельства появления идей можно интерпретировать по-разному – стоит только вспомнить претензии разных стран на первенство в изобретении телевидения, электрической лампы и так далее. Вот и в истории публикации моей статьи о методе EST в Science мои оппоненты часто путались или страдали от избирательности восприятия. Так, в одной из своих последних книг Джим Уотсон описал, как я посетил лабораторию Сидни Бреннера и какое впечатление на меня произвела стратегия кДНК. «Он никак не мог дождаться, когда уже вернется в свою лабораторию в НИЗ и сам начнет применять эту методику, получая целый кладезь новых генов»{24}. Разумеется, я не ездил к Сидни, да и достойных результатов к тому времени в его лаборатории не было.

Коммерческие последствия моей работы по секвенированию стали очевидны в мае 1991 года. Как-то я бродил по закоулкам административного корпуса НИЗ в поисках места проведения коллоквиума и заблудился. Тут я увидел очень милого с виду человека и спросил его, где находится конференц-зал. «Рид Адлер, руководитель Отдела передачи технологий НИЗ», – представился он и спросил: – А вы, наверное, Крейг Вентер?». Оказывается, он давно хотел разыскать меня, поскольку получил письмо от адвоката Макса Хенсли, интересовавшегося, что собирается делать НИЗ с ворохом открытых мной генов. Адлер, отвечавший и за патентную политику НИЗ, хотел обсудить со мной некоторые аспекты интеллектуальной собственности. Я сказал, что не одобряю эту идею.

Я не больно хорошо разбирался в патентах и патентных заявках, но и то малое, что знал, отнюдь не привлекало меня. Когда я работал в Буффало, власти штата Нью-Йорк хотели подать патентные заявки на антитела к антирецепторам, которые создали мы с Клэр. Для нас это могло сказаться на сроках публикаций статей – сроки затягивались на время оформления патентной заявки. Это было следствием акта Бэя – Доула, принятого в 1980 году и названного в честь инициировавших его сенаторов. Акт требовал практически использовать изобретения, сделанные на федеральные деньги, но таким образом неминуемо стирал грань между научными исследованиями и коммерческой деятельностью. Этот акт инициировал бурные дискуссии, в которых участвовали ученые, юристы и экономисты. Споры продолжаются до сих пор, и я не подозревал, что мои открытия подольют масла в огонь этой дискуссии.

В целях практического использования институтских открытий администрация НИЗ подала заявку на патентование открытия октопоминового рецептора плодовой мушки и клеточных линий, вырабатывающих рецепторный белок. Но когда дело дошло до использования EST, я и Марк Адамс приняли осознанное решение пренебречь актами правительства, не желая откладывать публикации на время патентования наших изобретений и открытий. Поэтому я сказал Адлеру, что наши статьи уже приняты редакцией Science и будут опубликованы в течение месяца, и я не хочу задерживать публикацию ни на один день.

Мы хотели, чтобы каждый мог использовать наш новый метод и недавно обнаруженные гены для беспрепятственного продолжения исследований. Но все было не так-то просто. Как и многие другие ученые, я отождествлял патенты с секретностью, потому что усилия патентных адвокатов действительно тормозят обнародование научных открытий. Сегодня я понимаю: патент – это сделка между государством и изобретателем и решает абсолютно противоположную задачу, а именно: сделать информацию доступной общественности и в то же время обеспечить изобретателю права на коммерциализацию изобретения.

Для желающих защитить свои изобретения или открытия есть альтернативный вариант – коммерческая тайна. Секрет состава «Кока-колы» хранится в компании с тех самых пор, как 8 мая 1886 года в Атланте (штат Джорджия) некий местный аптекарь Джон Стит Пембертон придумал сироп для изготовления этого напитка. Согласно патентным правилам, изобретателю дается определенное время для коммерческой разработки своей идеи, а после истечения этого периода любой человек может использовать изобретение с коммерческой целью. Будь состав «Кока-колы» запатентован, все бы по истечении срока действия патента узнали ее состав, а конкуренты могли бы делать точно такой же газированный напиток.

Патенты играют решающую роль в коммерциализации лекарственных препаратов. В Соединенных Штатах действуют очень строгие правила: все компании обязаны предоставлять огромное количество данных, подтверждающих безопасность и эффективность нового лекарства. Специальное Управление по контролю за качеством пищевых продуктов и лекарственных средств (FDA) проверяет препараты, уже прошедшие клинические испытания, стоимостью сотни миллионов долларов, и менее 10 % лекарств преодолевают этот последний барьер. Поэтому ни одна фармацевтическая компания не будет инвестировать сотни миллионов, если не миллиардов, долларов в создание нового препарата, если не сможет защитить свою интеллектуальную собственность.

Я пью бесконечное количество банок «Диет-колы», но, к счастью, являюсь обладателем доброкачественной версии гена P450 1A2 (CYP1A2), который помогает мне справиться с пагубным пристрастием. Этот участок моей ДНК достоин упоминания – его работа еще раз доказывает, что некоторые гены становятся вредными только в сочетании с определенным образом жизни, например употреблением большого количества кофе, чая или «Кока-колы». Ген на хромосоме 15 отвечает за фермент в печени, который облегчает усвоение кофеина (один из большого семейства цитохромных ферментов, способствующих детоксикации); его мутация замедляет этот процесс, вследствие чего увеличивается риск сердечного приступа. Исследования около 4 тысяч человек показали, что этот риск повышался за год на 64 % в случае четырех и более чашек кофе в день – по сравнению с пациентами, которые пили менее одной чашки в день. Соответствующий риск составлял менее 1 % для обладающих двумя копиями гена быстрого метаболизма, – а я попал именно в эту категорию. Понимание сути этого явления, возможно, объясняет причину неубедительности связи между потреблением кофе и риском сердечного приступа.

Когда Адлер обратился ко мне насчет оформления патентов, права на интеллектуальную собственность уже стали одной из важнейших проблем в генетических исследованиях. Эта проблема возникла в 1980-х годах, когда впервые был выделен и запатентован компанией Genentech ген инсулина. Появление рекомбинантного человеческого инсулина ознаменовало долгожданный прогресс в лечении диабета. Ранее больные использовали свиной инсулин, часто вызывавший иммунную реакцию. Для эффективной терапии пациентам требовались все более высокие дозы инсулина, и вскоре они умирали от почечной недостаточности, когда белковые комплексы инсулина и антител к нему блокировали почки.

В другом биотехнологическим гиганте, Amgen, изолировали и запатентовали ген белкового гормона эритропоэтина, увеличивающего выработку эритроцитов. Эритропоэ тин был первым из биотехнологических лекарств, принесшим компании миллиарды долларов. Подобно инсулину, он сулил соблазнительную перспективу – заработать очень хорошие деньги, приобретя контроль над патентами на гены. Университетские ученые и исследователи из федеральных научных центров, а также чиновники раньше всегда считали, что патентование сдерживает прогресс. Со временем они изменили свою точку зрения, изучив судьбу незапатентованных открытий НИЗ и Гарвардского университета. Оказалось, что эти открытия редко внедряются и не приносят никакой пользы обществу.

Адлер выяснил, что скорее всего, в результате использования нашего частичного секвенирования весь геном станет непатентуемым, поскольку возможность применения EST для расшифровки всего генома и белковых последовательностей совершенно очевидна. Это отобьет интерес фармацевтических компаний к генным исследованиям, ведь они не будут обладать исключительными правами на использование их результатов, любой разработанный ими препарат можно будет легко скопировать, и это, как следствие, затормозит разработку новых генетических процедур и методов лечения. Другими словами, нашими публикациями мы могли причинить больше вреда, чем пользы. А вот если бы НИЗ сначала запатентовал недавно открытые гены, то ученые могли бы использовать их бесплатно, а коммерческие предприятия покупать лицензии. Адлер ясно дал понять, что у меня нет полномочий принимать решение по данному вопросу, и он может начать процесс патентования самостоятельно.

Мы с Марком согласились сотрудничать с ним на двух условиях: наша статья в Science выйдет, как запланировано, а Адлер будет прилагать все усилия, чтобы довести до сведения Уотсона и ему подобных идею патентования и убедить их в ее справедливости.